— Ты знаешь, нет. Это просто удивительно. Мне хорошо от того, что он здесь сидит. Я его не стесняюсь… У меня бывают отвратительные ситуации. Не хотелось бы, чтобы кто-то видел. А у него, я чувствую, все это не вызывает отторжения. Не меняет отношения… преданного, что ли. Конечно, всех удивляет, что я позволяю ему все время быть здесь. Но вы даже не представляете, какой это прелестный человек. И очень красивый, правда?

— Правда, — улыбнулась Дина, простонав про себя: «О боже! Как ужасна жизнь». — Я еще зайду. К Тамаре пойду. — Но пошла она не к Тамаре, а в кабинет главврача. Андрей обнял ее так крепко, что она не могла вздохнуть. И в то же время чувствовала, что по-настоящему легко ей дышится именно в его объятиях. Как будто рядом с ним ее место.

— Я хочу снять для нас квартиру. Где-нибудь рядом с твоим домом, чтоб тебе недалеко было ездить.

— Но тогда лучше рядом с клиникой, чтоб тебе недалеко было ездить.

— Ты будешь опаздывать.

— Я буду приходить раньше и готовить еду.

— Это слишком.

Князев целовал Наташку у камина в своем доме на Рублевском шоссе.

— Подожди, я забыла сказать. Ты ворота свои открой. Ко мне подруга должна приехать.

— Какая еще подруга?

— Ну одна, из салона. Я ей обещала дом показать. Ну что ты надулся? Она только посмотрит и сразу уедет.

Князев сдержал раздражение.

— Приедет — позвонит.

— Нет, ты открой, я так договорилась, мы звонка можем не услышать, а она поцелует замок и скажет, что я сволочь. Пусть лучше в дверь позвонит.

— Ладно. Открою. Только на ночь закрою.

— Конечно, не будет же она по ночам таскаться. Князев вернулся, посмотрел на нее от двери, и ему показалось, что он соскучился по ней за эти пять минут. Он расстегнул ее халат, долго целовал грудь, мучительно оттягивая момент обладания, девичий живот, нежную, горячую и влажную плоть, а затем приподнялся и с силой нагнул ее голову вниз. Он заполнил собой ее розовый приоткрытый рот, теряя сознание от блаженства, а она вдруг вскочила на ноги.

— Тьфу! Охренел совсем? Свое дерьмо мне толкает!

Князев ударил ее по лицу. Наташкины глаза на мгновение стали испуганными, вся она — такой беспомощной, что он почувствовал знакомое возбуждение. И второй раз ударил уже не от гнева, а для удовольствия. Он не помнил, как долго бил девочку, ставшую совсем маленькой под его руками, и вдруг страшная боль в паху привела его в чувство. Маленькой испуганной девочки больше не было. Дикая, рассвирепевшая кошка шипела и готовилась к нападению. В руке у нее сверкал нож.

— Наташа! — крикнул он.

— Убью, сука, б…ь! — проорал нежный рот.

— Успокойся, глупенькая, я пошутил. Просто поиграл с тобой.

— Засунь себе в жопу свои игрушечки. Я домой ухожу. А ну дай пройти, хрен собачий!

И в эту минуту Князев испугался. Убить его пытались не раз люди покруче, чем Наташка. А вот любимая женщина его еще не бросала так жестоко, без малейшего сожаления. По одной причине: у него никогда не было любимой женщины.

Он охрип, умоляя ее остаться. Он унижался и размазывал себя перед ней по полу. Целовал ее ноги и плакал. Наконец, сказал, что убьет себя, если она уйдет. Она посмотрела на него с интересом. И произнесла польщено: «Ой, прям я так и поверила». Затем спокойно развалилась в кресле:

— Ладно. Хватит. Давай пожрем чего-нибудь.

Князев счастливо заметался между ней и кухней. Принес икру, шампанское, нарезки сырокопченой колбасы, окорока, буженины. Поставил фрукты, сладости и смотрел, как она все это поедает. Глядел умиленно, как старая добрая няня. Ему кусок в горло не лез. Потом они занимались любовью, он был нежным и осторожным. Задремали на белой медвежьей шкуре у огня, а когда Князев открыл глаза, у его носа торчал ствол пистолета. В комнате стояли и сидели вооруженные мужчины в камуфляже и в масках.

Блондин постучал в комнату к Алисе, когда она выходила из душа, закутавшись в халат. Она сказала: «Войдите», — улыбнулась ему и вдруг стала сползать на пол, теряя сознание. Он схватил ее на руки, положил на кровать, бросился за сестрой, но Алиса тихо сказала: «Не надо. Я сама. Не могу больше уколы выносить».

Он сел рядом с ней, с ужасом наблюдая, как жизнь, казалось, оставляет ее. Обострились черты, появились черные тени у глаз, губы стали совсем белыми. Он впервые почувствовал свое сердце. Оно болело! Оно разрывалось от боли. Блондин встал на колени и стал целовать руки Алисы. Даже запах их казался ему прекрасным и родным.

— Алиса, открой глаза. Посмотри на меня, моя хорошая, чудесная, любимая.

Длинные ресницы вздрогнули, и прелестные карие глаза внимательно и ласково посмотрели на Блондина.

Наташку увели в другую комнату. Князеву бросили одежду.

— Чего вы хотите? — хрипло спросил он. — Денег?

— Нет, — ответил Сергей. — Поговорить нужно. Об одном деле. Убийство Ирины Сидоровой помнишь?

— Кто это? А… Сопровождала особые грузы в гарнизон Г-на и оттуда.

— Бумаги на грузы оформлял ты. Юрисконсульт Министерства обороны. Потом ее убил один человек, а посадили другого. Вот об этом и давай во всех подробностях.

— Да с чего вы взяли, что я знаю?

— Слушай, ты опытный человек. Нам что, твоими способами помогать беседе? Утюг согреть, пальцы ломать по одному?

— Это без толку, — криво усмехнулся Князев.

— Не беспокойся. Мы что-нибудь придумаем, чтоб тебе понравилось.

— А вы кто такие? Бандиты, менты?

— Допустим, не то и не другое.

— Никак народные мстители, — насмешливо протянул Князев. — Скажете, кто послал, я, может, и подумаю.

— Ты и так подумаешь. — Сергей открыл дверь в другую комнату: — Давай, Леша.

Пронзительный Наташкин визг оглушил присутствующих. Князев изменился в лице:

— Ладно. Спрашивай, придурок.

Филипп Нуаре сидел в офисе Ричарда в Нью-Йорке.

— Она, конечно, удивилась, Рич. Вроде бы обрадовалась, растерялась. Но уехать из Москвы, говорит, не может. Квартиру с душами умерших родственников оставить не в состоянии. Трущоба. Точнее, «хрущоба» у них называется. Но главное — собаку не отдаст в карантин.

— Какой еще карантин?

— Сорок дней. Для животных, которых перевозят самолетом.

— Но это же легко обойти.

— Я сказал, Рич. Но что нам делать с душами умерших?

— Это, конечно, проблема.

— Рич, она приглашает тебя приехать. В свою собачью конуру с душами.

— Не надо иронии, Фил. Я ее понимаю. Это ее дом. Она хранит то, что осталось от семьи. Я иногда жалею, что дал сломать дедушкин дом. Поздно узнал. Да, я ее понимаю.